Ты стоишь на пустом берегу океана,
словно пьешь из него свою горькую память...

К диску «От петербурга до Парижа»

Петербург. Монолог голодного человека

Мой наряд не интересен, он не из парчи и замши, Я не многим интересней - лет 17 на вид, Я брожу по Петербургу, аккурат 5 дней не жрамши, И печально наблюдаю петербургский общепит. Не сказать, что без гроша я - 32 рубля в кармане, В голове гуляет ветер этих северных широт. Мне б зайти в подвальчик Вислы, погурманиться в Гурмане И под музыку Вивальди открывать пошире рот. Только есть в моем желании небольшой досадный минус - Эти деньги, что в кармане, в день прощания с Невой Нипочем нельзя потратить, и тогда я дальше двинусь, Покрываясь между делом непонятной синевой. Даже улицы и лица на меня глядят с издевкой, Впереди кусок картона черным кажется котом. Вон мужик в галантерее, он торгует не веревкой, Только рядом сохнет мыло, я куплю его потом. А на Невском в хлебных лавках и горячим поят чаем, И на блюдечках с начинкой булки пышные лежат. Мой желудок, обреченный очень жалобным урчаньем, Мне напомнил почему-то про блокадный Ленинград. Но вот я уже перед Зимним дворцом булыжник топчу сапогами. И зорко гляжу в Петроградскую мглу, как будто чего-нибудь жду - И кажется мне, что сейчас будет залп, и дрогнет земля под ногами, И толпы таких же голодных, как я, немедленно двинут на штурм. К тому же и левое ухо мое нещадно трещит пулеметом, Поскольку и ветер, куда бы не дул всегда попадает в него. И ноги мои, повинуясь не мне, со мною пройдут через площадь, Чтоб вместе со мной на скамейку присесть и пару минут отдохнуть, Где медный мужик навсегда оседлал не менее медную лошадь, Что сразу окажется медным конем, достаточно лучше взглянуть. Мой дядюшка старый, покуда был жив, играл вечерами на флейте. А после кидал в изможденную дверь модель боевого копья. А после коротких и ласковых слов: "Канальи, портвейну налейте!" Всегда говорил, обращаясь ко мне: "Ты боцманом будешь, как я". Но вечер, зажегший свои фонари, слегка отливает агатом. И тут я увижу, что чуть впереди, ко мне повернувшись кормой, Стоит моя шхуна у брега Невы таким одиноким фрегатом, И я одиноко к нему побреду походкой такою хромой. А в этом фрегате гудит ресторан, гарсоны снуют торопливо. И сразу от вида слегка разомлев жульенов и прочих рагу, Моя, несомненно, морская душа попросит балтийского пива, И я заколеблюсь, как в море вода, но ей отказать не смогу. Под мягкое кресло, под пенье цыган, под запах цветущих азалий Пройдет 2 часа незаметно, и я внезапно раскину мозгой - Мой поезд в Москву в этот самый момент стоит на московском вокзале, И я на устойчивый берег пойду нетвердой походкой морской. В кармане последний жетон на метро, А мысли в глубоком аутсайде, Но только, куда бы не шел я, не дро... Не дрогнет нога на асфальте.

Романс

Меня сполна ее уста Сквозь трубку телефонную Одарят холодом свинца И равнодушьем женщины. Вот так накатывает страх И разбивает сонные, Такие слабые сердца, И образует трещины. На горном склоне, не близка, Лежит, еще беспечная, Моя печаль, моя тоска, Моя дорога вечная. Она средь гама птичьего, Меж камня непологого, Не обещает ничего И обещает многое. И я стою, подняв глаза, Не замечая облака. Не нахожу пути назад, И не пытаюсь, но пока Я жив еще, я не мертвец, Но что-нибудь изменится. Меня, чужого, во дворец, Быть может, чужеземица Уже зовет, рождая звук, Что не имеет отзвука. Уже бросает беглый взгляд На параллели глобуса. И нервно вздрагивает вдруг От телефонного звонка, И вновь глядит на циферблат, И оправляет волосы. Но это все не донесет Тумана нить заплечная, И вот уже меня ведет Моя дорога вечная. Сквозь строй невидимых орбит, Саваннами, пустынями, Как груз помноженных обид, Несу свое уныние. Со взглядом недомудреца, С пожитками монашьими, Стою под стенами дворца Над страхами вчерашними. Я рвусь к тебе - на бельэтаж, Ты видишь, чужеземица… Но обрывается мираж, И вряд ли что изменится.

***

День уходит, повторяя Чье-то кружево из ниток, Забирая с неба слиток Золотого янтаря… Ну а ты разлей в бокалы Капли сладкого кагора, И пускай в твоем камине Дотлевает уголек, И дыру кривой дощечкой Не латай в углу забора, Ведь сегодня я и вечер Забредем на огонек. Ты же столько лет мечтала, Чтобы завтра на дороге, Экономя на билетах И поэтому - в пыли, Показались чьи-то ноги В лакированных штиблетах, И не столько показались, Сколько мимо не прошли. Неужели же напрасно Ты ждала все эти годы, Чтобы сказку сделать былью, Чтобы твой заслышал смех Принц красивый, умный, гордый, И к тому же на кобыле, И с роскошной шевелюрой, Разодетый в пух и мех… Но принцев, в принципе, немного, Их хватает не на всех. Как же ты мечтала страстно, Стоя над разбитой чашкой, Что тебя утешит летом, Дав сперва овса коню, Боевой красавец с шашкой, С твердой поступью корнета. Но вокруг корнетов нету - Их срубают на корню. Как кудрявым пеликаном Я прошелся бы в осоке, Так пройдусь самим собою По некошеной траве… Над рекою - дым тумана, За туманом - домик синий, Возле дома три осины Поклонятся мне жеманно, Как простому человеку Неопознанных кровей… Но только я и есть тот самый, Просто очень невысокий, Просто часто невезучий На любовь и на уют - Принц, который на работу Вечно ходит по дороге, Раз трамвай на остановку Все равно не подают.

***

Ты будешь статен и красив, ты станешь любящим и гордым, Маэстро театральных сцен и корифеем древних книг. Но собираются в поход нетеатральные когорты И держат путь в далекий край, куда-нибудь на материк. И кто бы что не говорил, тебе, естественно, не место В перестроении шеренг, ведь по булыжной мостовой Идет красавица-жена взамен красавицы-невесты Лежать в объятьях до утра, твоих и больше никого. А если явится беда в твой дом пред горною грядою, Ты не смотри во глаза, ты их как следует закрой. Глядишь, беда и проплывет сквозь пальцы мутною водою И устремится в океан житейской скорби мировой. А кто-нибудь в подобный час зажжет бессмертную лучину И станет греться у огня с боклом терпкого вина, Но кто сказал, наперебив????, что просто мальчика в мужчину Преображает лишь война, преображает лишь она. И черно-белые тона окрасят вскоре диск заката Иперед горною грядой твой дом пустой погасит свет. И бесполезный амулет из черно-белого агата Твоя красавица-жена тебе подарит напослед. Шуршат знамена ветру, блистают золотом погоны, Остры короткие мечи, готовы пушки на броне. Маэстро бесконечных битв, и корифей лихой погони?- Ты устремляешься вперед, вперед, с другими наравне. А там гремит небесный гром, играют новые зарницы, И слава мчится на коне, а из-за топота копыт Летит пожухшая трава, как постаревшая синица, И все стремится к небесам, и все на землю норовит. Лежат знамена на земле, уже отвыкшие от жизни, А ты с улыбкой на губах, оставив тот последний бой, Лежишь в объятьях той одной, никем непонятой отчизны, И на руинах городов, что завоеваны тобой.

Каблучки

По асфальту каблучки, Как подковки, цокают. Я же этим цоканьем Выбит из седла. А торговки во рядах Акают и окают. Бабки просто охают, Как всегда. Ты идешь вперед, как в бой, С шевелюрой рыжею. Я шагаю за тобой Гришею. Нам навстречу прошмыгнет Шушера подъездная. Лифт уныло проскрипит С нами этажи. Если плата за проезд - Дело бесполезное, То расплата за любовь - Не скажи. Тут уже не обойтись Штрафом в виде рублика. Коль разлюбят, то катись Бубликом. За окошком первый снег Кружится и кружится. В радиоле под иглой Кружится фокстрот Твой щенок прильнул ко мне… Ой!.. Показалась лужица… Ты смеешься, мне же не До острот. Смех твой - будто бы вкус дыни Для застрявшего в пустыне. Я готов навек им за- слушаться. Ночь за ночью, день за днем - Смотришь, лето катится. И по лужам предо мной, Брызги всполоша, Ты плывешь на всех парах "Черной каракатицей". До чего ж, чернявая, Ты хороша! Грудь вздымается волной, Ножки - как уключины… Ну почему же я такой Ой, влюбчивый?..

Никитские ворота

Никакие неясные запахи не доносятся ветром ночным От большого контейнера с мусором, что стоит на отшибе и горд. А в сугробе озябшими лапами, до сих пор оставаясь ничьим, Пес беззлобный мохнатой наружности все стоит и взирает как лорд. Он взирает на на наши обычаи - сахар с кофе, с лимоном чаи, Гости собраны, елки наряжены, до полуночи двадцать минут. Он-то знает, что мы не заметные, что мы тоже по сути - ничьи, Что мы тоже уходи прохожими, и за нами следы подметут. Будет армия дворников с метлами, со скребками различных мастей Рядом снами, как-будто вальсировать, но подловит удобный момент, И уложит в тележки скрипучие, как ребенка в сухую постель Наши судьбы такие нелепые, как сюжеты немых кинолент. Понимая, что время - не семечки, что его не положишь в карман, Он выходит из двери парадного, как потрепанный штормами бриг, В прошлом - специалист по античности, балагур, однолюб и гурман, А теперь - одинокий, слабеющий и совсем неопрятный старик. И дыша ожиданием праздника, вся страна смотрит только вперед, И с тяжелым свинцовым дыханием, загоняемым в собственный рот, Он доходит до пса беспородного и ломоть ему хлеба дает... Вот и встретились два одиночества у Никитских ворот.

Средиземное море

Там, где всегда зеленеет вода, Там, где шумит Средиземное море, Я, как корабль, поднимаю борта, Встав на песок в бесконечном просторе песка. И вскоре потрепанной гривы моей Коснется своею игривою гривой Большая волна - королева морей, Любовь и несчастье морских пилигримов. Они повидали чужие края, И их бригантины шторма решетили, Над их парусами и штили шутили, Подобно портному, иные фасоны кроя. А ветер дремал, укрываясь от зноя в прибрежных скалах, А солнце от моря стремглав уходило в зенит. И все же на берег прибой, хоть лениво, но выпускал их, Как нынче лениво опять над моею судьбой ворожит. Прозрачные воды собой серебря, Из дали морской приплывут афалины. И, глядя на них, я увижу себя Немного сутулым, безумно наивным, Живущим во всех часовых поясах, Спустя много лет… Но, разбуженный утром, Пусть ветер надует мои паруса, И станет надолго мне только попутным. Сюда, где рыбачьи висят невода, Где счастье прибой мне горстями намоет, Сюда, где всегда зеленеет вода, Где вечно шумит Средиземное море.

Северо-Восток

Покинув северо-восток, С которым долго был на "ты", Ты под покровом темноты Войдешь в притихший городок. Пусть в узких улочках его Звучат несмелые шаги, Ты неподвластен в эту ночь Любому местному прево. Лохмотья сорванных афиш Свисают мокрой бахромой, Но, босоногий и хромой, Не просыпается Париж. Лишь по безлюдной мостовой, Раскинув шлейфом желтый шарф, Пройдет последняя любовь И повстречается с тобой. Скрипящий флюгер пропоет для вас одних не им придуманный мотив, Но спящий город будет спать, как равнодушный и стареющий мастиф. Он не заметит, проглядит, как вдоль его закрытых век Пройдет последняя любовь, А с нею - первый снег.

От Петербурга до Москвы

От Петербурга до Москвы Колеса времени спешат И говорят: "Тик-так, тик-так", И мы сверяем их часы С тем механизмом на руке, Что нами носится века И заполняют нашу жизнь единым смыслом. И сквозь тоннели и мосты Они не замедляют шаг, И, кстати, вы - типичный рак, А я - типичные весы И вы в типичном парике, Я - без волос и парика, И вы живете, где Пахра, а я - где Висла. Чуть остановится вагон, И пассажиры двинут прочь, И, враз, исчезнут с багажом Эквивалентно миражу. Я стану смел не по годам И, сдвинув шляпу набекрень, Запричитаю в спину вам, чегой-то вроде: "Прошу прощенья, миль пардон, Мне захотелось в эту ночь Побыть заботливым пажом" И, как положено пажу, Я подхвачу ваш чемодан, Но разыграется мигрень Со мной случается, порой, потом проходит. И я останусь восседать Среди баулов и узлов И наблюдать через окно, Как дефилирует такси. И как такси находит вас, И поглощает вас в себе, И на прощанье мне мигает стоп-сигналом. Ну что поделаешь, опять Мне, как всегда, не повезло, Но звездам это все равно, Хоть я и свой, хоть я - весы, Пусть я - весеныш, ловелас, Пусть я повис в своей судьбе - Мне тоже хочется какого-то финала.

Рождественский мотив

Они загадочны. Простыв, Ложатся на кусты, На не одетые во мрак Сутулые мосты. Так в белом танце с рождеством, По улицам кружа, Метель скрывает платьем все, С чем вам расстаться жаль. Она поет, она грустит О давнем, непростом, Зовя, быть может, вас сейчас В забытый дальний дом. Там старый Боцман - рыжий кот - Улегся на постель, И ворох утренних газет, И за окном… Уйдет метель куда-нибудь Под новый небосвод, Ее проводит, загрустит, Растает рождество. И вы оставите тогда Пустынный Амбуаз, И время первых перемен Не позабудет вас. Оно промчится мимо крыш Некрашеных домов, Уже открыв для вас простор Простых, но добрых снов, В которых будет дальний дом И смятая постель, И ворох утренних газет, И за окном…

Песенка коммунальной квартиры

Звуки ходят по усталой многокомнатной квартире, Вновь Российско-Ниагарский водопад шумит в прихожей. На плите огонь смеется над картошкою в мундире, Словом, снова в этом мире в этот час ничто не спит. И поскольку мы в квартире, а не где-нибудь в? саванне, То усядемся с тобою на продавленном диване. И в добавок помечтаем о божественной нирване - То есть, попросту о ванне, все девятый день о ней. И потом представим наших злопыхателей-соседей По проблемам людоедства самых сведущих на свете, Что давясь или ругаясь лишь для виду жрут спагетти, И, конечно, мысли эти нас заставят заставят задремать. И, конечно, нам приснится, как одну читая книгу, С не пойми какой страницы, мы не то, чтоб видим буквы. Мы с приятцей понимаем, предоставив вечность мигу, Будто в этой самой книге персонажи мы с тобой. Я смущен, я вопрошаю: "Верно, вас зовут Эмилией. Я - Эмиль, и это значит, тот кого вы не любили. И за тридеведь земель я ускакал, роняя мили, Чтоб в заснеженном трактире провести остаток дней. Четверть века, но представьте, промелькнуло, но куда там! Вы ничуть не изменились я узнал вас как когда-то Узнавал на самых странных безрассудных маскарадах В неожиданных нарядах из дождя и конфети". Но прошу вас не сердитесь, мне ведь правда показалось, Что с пажом вы на балконе целовались. Целовались. Но позвольте - не позволю, но простите не - не прощаю, Впрочем, помнить обещаю этот вальс, вальс, вальс. Звуки ходят по квартире ветер с жалобой к окошку Лунный камень смотрит косо на красивую обложку Мы проснемся, поразмыслим и посетуем немножко На соседей, на квартиру и на скучную картошку, Позабывшую в кастрюле свой нечищеный мундир.

Август

Тот день, когда уйдет твой друг за перелески и поля, За земли те, где поезда рождают нервный перестук. Тот день покажется тогда последним днем календаря. И август птицей из гнезда зачем-то улетит на юг. Он снова улетит на юг, Он обронит свое перо, Он не узнает никогда Про череду январских вьюг. А ты останешься таким Усталым, вымокшим Пьеро Опять бродить по тем местам, Где иногда бродил твой друг. Он возвратится в первый снег, и шерсть мохнатая на нем, Слегка с подпалом, в рыжину повиснет клочьями и пусть Он скажет: "я пока живой" и так войдет в озябший дом, Как возвращается к тебе, тебя покинувшая грусть.

***

Нынче лето расчерчено надвое, Вдвое меньше пожитков осталось в моем багаже. Двадцать девять по Цельсию на дворе, Двадцать девять мне было уже... А смешные снежинки искрились и падали Мне в тот день на поникшие плечи, на грудь. И тогда ты пришла и осталась, не правда ли, Чтобы вместе со мной приручить мою дикую грусть? Нынче лето, крапивится, ну и пусть, Можно просто не лазать в крапиву босою ногой. Винных ягод раскинулся старый куст, Что в народе зовется иргой. Ты попробуешь ягоды эти и скажешь: "Здорово!" И они, понемногу, тебя опьянят. Потому что на трезвую голову Невозможно любить так безумно и долго меня.

Детство на даче

Заточи-ка карандаш и направь острие на бумажку. Бесполезное все-таки здесь это дело - краснуха. На бумажке нарисуй безобидную с виду букашку, Что в народных кругах именуется попросту мухой. Не понять никому тонкость шумной мушиной натуры, То есть как бы ее воспарившую душу поэта, Да и, к слову сказать, муха страстный любитель микстуры, Если дать ей, конечно, попробовать с ложечки это. А потом, согласись, так приятно бывает однажды, Полотенце клубочком свернув, в непонятном экстазе, По-военному жахнуть ее, разумеется, дважды И при этом попасть по своей, разумеется, вазе. И ведь жалко бывает ее, когда в чье-нибудь ухо, Не подумав, она залетит и, конечно, напрасно. В нем побьется минуту-другую несчастная муха И затихнет во влитом в то ухо подсолнечном масле. Впрочем, что там о мухах, давай посмотри-ка в окошко, Там по мокрой траве битый час будто в целях протеста Против той же краснухи опять ошивается кошка, Что считалась котом с незадачливой кличкой Профессор. Склифосовским не быть ей, конечно, никто и не спорит, При ее безграничной любви к препарации мыши. Вот что значит судьба, на судьбу обижаться не стоит, Можно, правда, вздохнуть, но судьба все равно не услышит. Не на шутку тогда загрустив, ты пройдешь на террасу И займешься спасением слив из кастрюли с компотом, По спасению их, как врагов, ликвидируя сразу, Не заметив в горячке сражения у двери кого-то. И на месте преступных деяний застигнутый вечно, Ты в себе ощутишь в том числе и присутствие духа, И рассерженной маме расскажешь как можно беспечней, Что на самом-то деле во всем виновата краснуха. Что на самом-то деле ты с этой минуты в завязке, Никаких битых ваз и посуды и прочих чудачеств, Что на самом-то деле опять продолжается сказка Под случайным, нехитрым названием "Детство на даче".

Жара в Москве

Чей-то голос в окне превращается в Альт И смолкает, как будто навеки. Черным хлебом в Москве подгорает асфальт, Закипают московские реки. Без перины лежат небеса, Беспокойно ворочаясь в дреме... Солнце плавит железо в старинных часах, Выпуская плененное время. Время выйдет, шатаясь, на пыльный проспект К постаревшим домам и оградам, Воскрешая для нас, тех кого больше нет, Кто всегда будет жить с нами рядом. И я стану опять глуп и пьян И сто раз повторю твое имя, Когда выпью до дна голубой океан, Отраженный глазами твоими.

Грибная песня

Если вас грибы украдкой Заманили в лес дремучий, И на вас напали разом И унынье, и тоска, Первым делом покричите - Просто так, на всякий случай. А вторым - оставьте это. Лес дремучий. Ночь близка. Вспомнив азбуку фольклора, Петухом кричите чаще - Вы ж не знаете, что леший В это время крепко спит. Ну а если треснут ветки В уголке дремучей чащи - Так ведь леший очень старый, Это он во сне храпит. Если, выбравшись из леса, Словно еж в еловых жалах, Хвост последней электрички Вы увидите-таки, Не подумайте напрасно, Что она от вас сбежала, Просто ей слегка взгрустнулось, И она ушла с другим. Рассуждать давайте здраво: Вы не делали зарядку, Вы не бегали трусцою Двадцать пять последних лет. Пробежаться чем не повод? Хоть вприпрыжку, хоть вприсядку, И при этом на природе И не тратясь на билет. Если все же вы к рассвету Доползете до квартиры, Вашей женщине являя Мятый профиль и анфас, Вы поймете, как стреляли Кулеврины и мортиры, И как нашими войсками Брались Альпы и Кавказ. Если ранят вас упреком О давно забытой Любе, Про загубленную юность И поездку в Ленинград, Не пугайтесь раньше срока - Она вас, конечно, любит, Просто ей чулок в трамвае Зацепил какой-то гад.

Париж

Этот запах каштанов ее парика Будоражит его, словно старый коньяк. То ль она провожает домой моряка, То ль до дома ее провожает моряк. В эту летнюю полночь парижских огней Их заметит не спящий в ночи трубочист. И тотчас неожиданно станет речист, Обращаясь сквозь память в минувшее к ней - Той трубе, той судьбе, Что давно забрала Все себе, все себе… И теперь - все зола… Ну а им между тем на углу Сен-Жермен Забредется в подвальчик ночной "Флердоранж". И она подустала уже от измен, Да и он уж не мальчик, а дальше - куда ж… По каким же бульварам им вместе шагать, И скупые друг друга не слушать слова?.. Он, наверно, сова. Она точно - сова. Им обоим не хочется спать. Да и близок тот час, когда утренний свет Елисейские тронет поля и луга. И авто зашуршат по асфальту, и след Свой на небе оставит цветная дуга. И моряк смело бросится в море страстей, И откроет в нем сотни путей, как Колумб. Но пока он коснется ее влажных губ И промолвит тихонько ей: "Мадам, мадам, мадам, Вы прекрасны, как сам Нотр-Дам. Мадам, мадам, мадам, Я - ценитель семейных драм. Я любить не смогу без вас Темной ночью и светлым днем Этот город, что свел нас, и пусть сейчас Что угодно творится в нем. Хоть вода льется пусть, Хоть потоками с крыш… Здравствуй, грусть! Здравствуй, грусть… Ах, Париж! О, Париж…
К диску «От петербурга до Парижа»